Город потерянных душ [любительский перевод] - Кассандра Клэр

Он опустил руки по швам и двинулся вперед, вверх по тропинке, мимо статуй и скамеек, расписанных строками из пьес Шекспира. Тропинка извилисто сворачивала вправо, и внезапно он увидел ее, сидящей на скамейке, расположенной впереди, смотрящей в сторону от него, ее темные волосы были заплетены в длинную косу за спиной. Она сидела очень тихо, ожидая. Ожидая его.

Саймон выпрямил спину и подошел к ней, хотя каждый шаг ощущался как налитый свинцом. Она услышала, как он приближается, и развернулась, ее бледное лицо стало еще бледнее, когда он присел рядом.

— Саймон, — произнесла она на выдохе. — Я не была уверена, что ты придёшь.

— Привет, Ребекка, — ответил он.

Она протянула руку, и он принял ее, безмолвно благодаря предусмотрительность о том, что утром он надел перчатки, поэтому, когда он касался ее, она не ощущала холода его кожи.

Прошло не так уж и много времени с их последней встречи — 4 месяца, или около того, — но она уже казалась фотографией давней знакомой, хотя все в ней было для него до боли знакомым — ее темные волосы; ее карие глаза, та же форма и цвет, как и у него; россыпь веснушек по ее носу. На ней были джинсы, парка ярко-желтого цвета, и и зеленый шарф с большими желтыми цветами из хлопка. Клэри называла стиль Бекки «хиппи-шик»: одна часть ее гардероба была из винтажных магазинов, а другую она сшила сама. Когда он сжал ее руку, ее темные глаза наполнились слезами.

— Сай, — воскликнула она и заключила его в объятия. Он позволил ей это, неуклюже поглаживая ее руки и спину. Когда она отстранилась, вытираю глаза, она нахмурилась. — О, боже, у тебя такое холодное лицо, — произнесла она. — Тебе следует носить шарф. — Она одарила его обвиняющим взглядом. — Неважно, где ты был?

— Я же говорил тебе, — ответил он. — Я жил у друга.

Она издала короткий смешок.

— Да ладно, Саймон, давай расставим все точки над i, — ответила она. — Что, черт побери, происходит?

— Бекс…

— Я позвонила домой насчет Дня Благодарения, — сказала Ребекка, глядя прямо перед собой на деревья. — Ну, ты понимаешь, хотела спросить, каким поездом мне лучше добираться, и все такое. И знаешь, что мне ответила мама? Она попросила не приезжать домой, потому что не будет никакого Дня Благодарения. Поэтому я позвонила тебе. Ты не брал трубку. Я позвонила маме, чтобы узнать, где ты. А она повесила трубку Просто взяла и повесила трубку. Поэтому я вернулась домой. И увидела все эти религиозные странности на входной двери. Я выпала в осадок, и мама сказала мне, что ты умер. Умер. Мой родной брат. Она сказала, что ты мертв, и монстр занял твое место.

— И что ты сделала?

— Я сбежала оттуда, — ответила Ребекка. Саймон видел, что она пытается казаться жесткой, но ее выдавал тонкий испуганный голос. — Было совершенно ясно, что мама сошла с ума.

— О, — сказал Саймон.

У Ребекки были сложные отношения с матерью. Ребекка любила называть мать «чокнутая» или «эта сумасшедшая женщина». Но сейчас он чувствовал, что она действительно думает так, как говорит.

— Ну, черт возьми, — сломалась Ребекка. — Я была вне себя. Я посылала тебе сообщения каждые пять минут. Наконец, я получаю странное сообщение о том, что ты живешь у друга. Теперь ты захотел встретиться со мной здесь. Какого черта, Саймон? Как долго это продолжается?

— Что именно?

— А ты как думаешь? Когда наша мать окончательно свихнулась? — Тонкие пальчики Ребекки теребили ее шарф. — Мы должны что-то сделать. С кем-то поговорить. С врачами. Посадить ее на таблетки или что-то еще. Я не знаю, что делать. Я не справлюсь без тебя. Ты — мой брат.

— Я не могу, — сказал Саймон. — Я имею в виду, что не смогу тебе помочь.

Ее голос смягчился.

— Я знаю, что ситуация отстой, а ты еще только в средней школе, но, Саймон, мы должны принять это решение вместе.

— Я имею в виду, что не смогу помочь тебе посадить ее на таблетки, — сказал он. — Или отправить к врачу. Потому что она права. Я — чудовище.

Ребекка открыла рот.

— Она и тебе промыла мозги?

— Нет…

Ее голос дрожал.

— Знаешь, я подумала, что она что-то сделала с тобой, как и говорила, но потом я поняла — нет, она никогда не сделала бы это в любом случае. Но если она… если она хоть пальцем тронула тебя, Саймон, да поможет мне…

Саймон не выдержал.

Он снял перчатку и протянул руку к сестре. К сестре, которая держала его за руку на пляже, когда он был слишком мал, чтобы заходить в океан самостоятельно. Которая вытирала его кровь после футбольной тренировки и его слезы после смерти отца, пока их мать, словно зомби, лежала в своей комнате, глядя в потолок. Которая читала ему книжки, когда он еще спал в кровати в форме гоночной машины и носил футбольные пижамы. «Я Лоракс. Я говорю с деревьями». Которая однажды, пытаясь вести домашнее хозяйство, уменьшила всю его одежду при стирке так, что она стала кукольного размера. Которая собирала ему в школу ланч, когда у матери не было на это времени.

Ребекка, подумал он. Последняя нить, связывающая его с жизнью, которую нужно порвать.

— Возьми меня за руку, — сказал он.

Она взяла, и поморщилась.

— Ты такой холодный. Ты не болен?

«Ты должен сказать это».

Он смотрел на нее, желая, чтобы она почувствовала, что с ним что-то не так. Но она только посмотрела на него доверчивыми карими глазами. Он подавил вспышку раздражения. Это не ее вина. Она ничего не знает.

— Пощупай мой пульс, — предложил он.

— Я не знаю, как нащупать пульс, Саймон. Я специализируюсь на истории искусств.

Он протянул руку и прижал ее пальцы к своему запястью.

— Нажми. Чувствуешь что-нибудь?

Она помедлила мгновение, потом покачала головой.

— Нет. А должна?

— Бекки… — он разочарованно убрал от нее запястье. Больше он ничего не мог придумать, чтобы убедить ее. Только один способ оставался. — Смотри на меня, — приказал он. И когда ее глаза остановились на его лице, он выпустил клыки.

Она закричала. Она вскрикнула и упала со скамейки в утоптанную грязь и сухие листья. Некоторые прохожие взглянули на них с любопытством, но это был Нью-Йорк, и они не стали останавливаться или присматриваться, а продолжали идти по своим делам.

Саймон почувствовал себя несчастным. Он добился, чего хотел, но, глядя на нее, стоящую на корточках с рукой, прижатой ко рту, такую бледную, что веснушки выделялись чернильными пятнами, он понял, что на самом деле все вышло не так, как он хотел. Так же, как было с его матерью. Он вспомнил, как говорил Клэри, что нет хуже чувства, чем не доверять тому, кого любишь, — он был неправ. Видеть, как человек, которого ты любишь, боится тебя, было гораздо хуже.